Средняя школа – еще большее мученье, чем детсад. Во всяком случае ТА школа, рассчитанная на середняков, на серость и однообразие. Тот, кто не вписывался в формат, подлежал переделке. С двоечниками и отличниками было проще и понятнее. Отличников тянули на медаль, в пример, в актив. Двоечников – на поруки в подшефные отличникам, которым полагались дополнительные привилегии за общественные нагрузки. А сильно умные и непочтительные подлежали психобработке – занижением оценок, школьными бойкотами, замечаниями родителям в дневнике, типа: «Роняла авторитет учителя посторонними занятиями (то есть одновременно читала под партой том «Саги о Форсайтах» вместо учебника по геометрии, автоматически повторяла за учителем его последнюю фразу, отвернувшись к окну и мечтая о перемене). Такое небрежное поведение возмутительно и разлагает класс неуважением к учителю».
Поскольку мой отец был военным, мы переезжали с ним с места на место, и я сменила четыре школы. Едва привыкнув к одному классу, надо было привыкать к новому. Почти всегда я была новенькой Дюймовочкой, странной девочкой в коллективе обычных детей. Кто-то меня любил, кто-то не любил, но все уважали и боялись. Я была неформальным лидером, хотя к этому не стремилась, потому что всем была сестра, то есть относилась по-сестрински к детям и взрослым, к подружкам и учителям, как старшая или младшая сестра. Лишь однажды меня единогласно выдвинули в старосты класса несмотря на самоотвод, потому что считали самым порядочным и культурным человеком. Кстати, прозвище у меня тоже было необычное, о котором я узнала двадцать лет спустя.
Дали его мне в шестилетнем возрасте, когда мы приехали из Германии в Карелию. Пока солдаты вносили мебель, а родители руководили размещением, я сидела на окне первого этажа и читала лекцию по этике местным мальчишкам. Они собрались с воинственным видом побить меня для знакомства (такой у них был ритуал посвящения), чтоб узнать, как будет вести себя новенькая, плакать, жаловаться или драться. Я повела себя нетипично. Сидя в нарядном белом платье на окне, свесив ножки, рассказывала, как должны вести себя культурные дети. Отец даже подсмеивался: «Второй Бухарин. Не выпендривайся перед ними, будь, как все, тогда небитой останешься». А я органически не могла иначе, за что и получила прозвище Культура, о чем сказал мне много позже Вовка Цейтлин. Хотя в тот раз мальчишки все-таки подергали меня за косы, но никто никогда не осмелился бить. Потом мы с ребятами подружились и предпринимали всякие рискованные походы ночью, лазая по оврагам и скалам, через водопады и ущелья, плавая на плотах по озеру. Много было приключений с ЧП и чудесными возвращениями, даже после рождения младшего брата, с которым я ходила, как кенгуру.
Это было внешкольное вольное воспитание в гармонии с природой. Карелию обожаю сильнее любой экзотики. А школа – подневольный труд, посредственное преподавание, бесталанные учителя (за редким исключением, лишь подтверждающим правило), глупые ученики, ложь, фальшь, показуха, все советские недостатки отражались в ней, как море в капле воды. Школа для меня была образцом воинственного невежества и формализма. Тем не менее я была твердой хорошисткой. Гуманитарные предметы, конечно, на отлично и без напряжения: послушала – повторила без зубрежки, а физику-химию-математику – на четверку с натяжкой или тройку с плюсом и то за счет сообразительности и умения говорить. Директор школы язвил: «Выезжаешь за счет того, что язык хорошо подвешен» и страшно злился, когда я отзывалась неуважительно о его предмете, что вся история состоит из правдоподобных мифов в угоду власти. И он это подтверждал: «За такие слова, знаешь, куда ссылали в свое время? Скажи спасибо, что я добрый». А сам бы наверно с удовольствием сжег меня на костре или упек бы в концлагерь, - думала я. Представления бывали зрелищные, прямо-таки реалити-шоу вместо нервного опроса на радость школьникам.
Мне легко давалась учеба, но не вся. На нелюбимые предметы, которых было больше, приходилось напрягаться, заставлять себя, формально делать то и так, как требуется по программе. Но последние два года я училась спустя рукава, практически «на автомате», приходила в школу с не разобранным со вчерашнего дня портфелем, домашние задания не делала, уроки прогуливала, даже не придумывая уважительной причины, потому что все время проводила за культмассовой работой в Клубе Интересных Встреч, в художественной самодеятельности для участия в смотрах и фестивалях искусств, в Народном театре балета Дворца культуры имени Горького. Мы занимали первые места, и я была авторитетом для одноклассников. Совсем не до опостылевшей учебы с ее пионерско-комсомольскими лозунгами. Однако аттестат зрелости получила спокойно, без дрожи и шпаргалок, а с выпускного ушла раньше всех, не желая видеть, как одноклассники перепьются-переругаются, чтоб через десять лет захлебываться фальшивыми воспоминаниями на встрече выпускников.
Тем не менее школа дала мне многое, спасибо ей, ведь даже плохой учитель может научить хорошему, если ученик талантливый и хочет изучить предмет вопреки всему. И вообще школа дала систему, поэтому гуманоид адаптировался к земным условиям в этой стране.